Хрупкая, белокурая, юная, с очень взрослыми глазами, в которых – недетская мудрость, пережитый опыт, страдания и... сила. Украинская амазонка в инвалидной коляске, которая вернула с поля боя более 200 мужчин чьим-то женам, 200 родителей – чьим-то детям, 200 сыновей – чьим-то мамам. Это собственноручно сделала основательница и руководитель батальона «Госпитальеры», который спас более двух с половиной тысяч наших бойцов на передовой. Ей немного за двадцать, а за плечами почти три тысячи счастий, подаренных украинским семьям.
Она говорит только тогда, когда ее спрашивают. Но как много можно о ней узнать из обрывков услышанных телефонных разговоров, из того, как она управляет маршрутом. Мы разговаривали с Яной в самолете, когда летели на награждение лауреатов Емельяна Ковча. За семь лет существования Награды едва ли не впервые в грамоте прямо написано "за личный пример самопожертвования и мужества, который следует примеру Емельяна Ковча", пишет Укринформ.
Как только наш самолет приземлился в Риме, она начала отвечать на звонки от госпитальеров, трагические звонки о захоронении погибшего несколько часов назад.
До того мы долго разговаривали с ней в самолете. Я вспоминала себя беззаботную в ее возрасте, и меня до мурашек пробирал каждый этап ее жизни. Чтобы снизить прежде всего собственный драматизм и напряжение, я наконец говорю:
- Яна, Рузвельт из инвалидной коляски руководил Америкой, проведя ее сквозь кризис и войну. А ты только батальоном медиков.
И с облегчением вижу ее улыбку.
УЖЕ ВО ВРЕМЯ МАЙДАНА – В РИВНЕНСКИХ ЛЕСАХ НАС УЧИЛИ ОБОРОНЕ
- Яна, Википедия пишет, что было с тобой после начала российской агрессии. Но меня интересует, какой была твоя жизнь до ее начала. Как получилось, что в войну ты уже вошла 18-летним почти готовым парамедиком?
- Я с детства знала, что хочу быть врачом. И серьезно готовилась именно в медицинский вуз. Хотя, когда вспоминаю свои увлечения, то думаю, что все мои детско-подростковые навыки пригодились на войне – так, будто готовили меня к ней. Я любила ходить в горы, часто делала это сама: просто доеду до Яремче и дальше иду, люблю порой уединяться. Я не нуждаюсь в компании. Серьезно занималась спортивным ориентированием, участвовала во внутренних чемпионатах. Первый год после школы я в вуз не поступила, мне предложили дать взятку. Я отказалась. Во-первых, я знала, что поступлю сама – и это было принципиально, во-вторых, не было из чего. Мама растила меня сама, у нас не было достатка. Отложила поступление на следующий год, готовилась и занималась подработками.
Потом – Майдан. Правый сектор начал подготовку людей по областям и дальнейшую мобилизацию. Уже тогда руководитель ривненского Правого сектора Саша Белый понимал, что после победы Майдана будет война. Понимал, что Россия не остановится.
Я записалась в одно из отделений ривненского Правого сектора. Порой мы ездили на Майдан помогать, потом возвращалась. Нас готовили к обороне, вывозили в леса, и мы учились делать все необходимое. Оставляли в лесу окапываться, учили делать посты, обороняться, прыжкам с парашютом... Эти лагеря дали мне очень много на самом деле. Каждый делал то, что было нужно. Многие учились и выполняли различные дополнительные поставленные задачи.
Через несколько недель после бегства Януковича началась агрессия России, аннексия Крыма, создание добровольческих батальонов. На Днепропетровщине создали первую базу ПС, куда съезжались люди со всей Украины. Я уехала на Донбасс с первой группой – через 3 часа после объявления мобилизации по области. Нас было 60 человек. Сначала из женщин там была я и Елена Белозерская.
Так проходил первый период, когда я была просто бойцом и делала ту работу, которую было необходимо. С той базы мы проводили первые наши боевые выезды.
Началось лето 2014-го, первые бои за Карловку, Пески, Авдеевку и Красногоровку. Мне стало понятно, что медицины на фронте практически нет ни у кого: ни у ВСУ-шников, ни у Национальной гвардии, ни у добровольцев. Армия была заброшена, а военной медицины как понятия практически не существовало.
Поскольку я имела минимальные знания, то сама начала формировать хоть какие-то аптечки из того, чем помогали неравнодушные. Начала учить людей оказывать первую помощь себе и побратимам, чему-то доучиваться самостоятельно по книгам и видео. Все в пределах возможностей. В одном из первых боев – за Карловку я вытаскивала раненого несколько километров, и вернулась за ним, когда все остальные уже отступали. Это было начало июля.
Все было очень хаотично, было начало войны, и ситуация была достаточно серьезной – были раненые, погибшие. После этого боя командир вызвал к себе, вручил свой наградной нож и благословил меня на дальнейшую работу, сделав начмедом «Добровольческого украинского корпуса» (ДУК «Правый Сектор»).
- А помните своего первого раненого?
- Да. Это был боец из Ивано-Франковска, доброволец, пулевое ранение в ногу. Тогда я сама уже немного изучала полевую хирургию. Но я старалась проводить как можно меньше медицинских манипуляций самостоятельно, ведь не было ни бытовых условий, ни настолько профессиональных, узкопрофильных навыков. Поэтому предоставляли необходимую домедицинскую помощь и пытались транспортировать в течение «золотого часа» (термин, используемый в реаниматологии для определения периода времени после получения травмы, который позволяет наиболее эффективно оказать первую помощь – авт.).
Но бывало, что транспортация была невозможна по несколько суток. И, когда другого варианта не было, то приходилось даже проводить минимальные операции. По-другому нельзя было: человек или погибнет (потому что мы – без шанса выехать, а прорваться невозможно), или мы пробуем хоть что-то сделать. Мне пригодились прочитанные еще в школе книги, все просмотренные видео.
С лета тоже начали создаваться инициативы по обучению медицинской и домедицинской помощи. К нам приезжали люди, среди них даже иностранцы, которые имели опыт в нескольких войнах. Это были инструкторы и переводчики, которые проводили трехдневные учения.
Это был серьезный толчок – начальные знания по парамедицине получать именно от профессиональных парамедиков. С осени стало немножко легче с медицинским обеспечением, волонтеры со всей Украины и мира начали передавать лекарства и медицинскую тактику. Осенью 2014-го появились первые реанимобили. Тогда как раз был активный период по Донецкому аэропорту.
МЫ ОКАЗЫВАЛИ ПОМОЩЬ СЕПАРАТИСТАМ, ВЕДЬ ЭТО ДАЛЬНЕЙШАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ ОБМЕНА НА НАШИХ ПЛЕННЫХ
- Ты спасала и из добробатов, и из ВСУ, всех?
- Да. Вообще, у нас даже были раненые сепаратисты, в том числе – потому, что это «товар» на обмен наших бойцов. Поэтому их лучше спасти, передать службам, и уже дальше их будут обменивать на наших ребят.
- Как вы вспоминаете свое настроение. Не было страха?
- Нет. Было такое затяжное непонимание. То есть, до определенного периода все думали, что вот-вот это все закончится и победа близко. Но уже после ДАПа и Дебальцево стало понятно, что это – не на один год и затянется надолго. И уже потом каждый делал выбор: или он остается до конца, или он делает свой вклад определенное время, или идет в гражданскую жизнь, или переходит в ВСУ или Национальную гвардию. Потому что это все – добровольно, бесплатно.
Добровольцы не получают заработной платы. И рано или поздно приходится задумываться о материальных проблемах собственных семей, поэтому многие вынуждены были уходить.
Я же решила быть до тех пор, пока буду полезной и сколько выдержу. Сколько мне хватит сил, здоровья и возможностей. Я понимала, что мне может быть 25-30 лет, когда все закончится. Я морально готовила себя к различным ситуациям и сценариям. Понимала, что могу погибнуть, быть раненой или травмированной, серьезно заболеть. Понимала, что самый нежелательный сценарий – это стать зависимым от посторонней помощи.
Первый нежелательный вариант – это ранения головного мозга. Второй нежелательный вариант – ранение в позвоночник. И последний, третий – смерть, ведь умирать не страшно, иногда страшнее жить. Мне достался второй из наименее желательных.
Я была готова погибнуть или быть раненой на передовой, но не была готова получить травму, возвращаясь на базу.
И, конечно, учитывая, что все произошло на территории Днепропетровской области, это не считается боевой травмой, и я сама так не считаю. Даже несмотря на то, что я участник АТО с 2014 года, я не могу иметь никаких льгот, ведь добровольцы не имеют статуса участника АТО и никак не застрахованы в случае смерти, ранения или травмы.
- Где живет Богдана?
- Моя дочь живет с мамой в малосемейке в Ривне. Я до сих пор постоянно нахожусь на основной базе батальона. Дома – редко, к сожалению, там все не приспособлено, квартира на 4 этаже в доме без лифта. Периодически удается видеться с семьей во время командировок по Украине, и раз в несколько месяцев моя семья приезжает на короткий период ко мне.
- Яна, сейчас участники АТО получают компенсации за жилье. Это десятки тысяч долларов. Вы не стоите на учете?
- Этот вопрос, к сожалению, очень не простой и несправедливый. Нам не дают участников АТО, никому из моих бойцов-добровольцев. Те батальоны, которые легализовались, имеют документы, а бойцы структур с УДА – нет. В некоторых областях удалось хоть частично сдвинуть с места благодаря альтернативному созданию статуса участника-добровольца АТО, но льготы, предоставленные благодаря этому удостоверению, возможны только по месту прописки, то есть в пределах области, где выдавалось удостоверение. Но это все равно не выход, и участвовать во многих проектах (в том числе благотворительных с предоставлением жилья) многие бойцы не могут.
АВАРИЯ, БРАК, РАЗВОД
- Яна, если не трудно, расскажите – как произошла авария...
- Я спала, была пассажиром автомобиля, возвращались вместе с бывшим мужем на базу, проснулась уже во время ДТП. На секунду испугалась, но сразу был удар и авто начало переворачиваться. После я помню только маленький промежуток, когда поняла, что у меня травма позвоночника. Сказала – куда звонить, предупредила, чтобы не переворачивали, не переносили, и чем-то накрыли сверху. Вызвать скорую – и все. Потом я отключилась. Успела почувствовать боль, впала в кому – и соответственно уже после всего пришла в сознание в больнице. Но, честно говоря, шансов почти никаких не давали, травма была очень тяжелой, и, как признались потом, выжить я не должна была.
Одно из худшего – это то, что моя мама узнала вообще об этом по телевидению. Авария произошла в 4 утра, доставили в больницу меня в 6 утра, в 7 утра это уже было по телевидению – и это, наверное, один из самых больших минусов нашей журналистики, который я видела: отсутствие понимания, что не всегда важен резонанс, и как минимум, все должна сначала узнать семья и близкие.
Подключилось много людей, был довольно большой ажиотаж. Мои друзья оплатили операцию в Израиле, куда меня перевезли через десять дней. Потом – десятигчасовая операция, кома, тяжелый месяц последующей новой нелегкой и болезненной жизни. Но чуда не произошло, я поняла, что не могу ходить (и это только одно из последствий) и полностью восстановиться, поняла, что будет нужна дорогостоящая и длительная операция.
Весной я узнала, что беременна. Просто однажды почувствовала это. Сначала просто слышала отговорки, что это невозможно (я думаю, тогда точно задумывалась – это, случайно, не посттравматический психологический синдром), ведь одним из последствий травмы было бесплодие, и это было невозможно.
После подтверждения – начался страх. Все боялись, что от препаратов за месяцы по больницам ребенок почти гарантированно будет иметь патологии или болезни. Несколько детальных обследований, и потом, когда стало понятно, что пока никаких серьезных отклонений не обнаружено, пришло понимание, что это большой риск для меня. Ведь при спинальных травмах я не только не смогу выносить ребенка полный срок, но и большой риск того, что я или мы погибнем при родах, или, что было наиболее вероятно – беременность замрет на 20-25 неделях. Некоторое время мне давали понять, что при такой свежей травме надо делать выбор – или я живу, или ребенок живет, или никто не выживет.
Я понимала, что не смогу отказаться от ребенка. Со временем я нашла очень хорошего врача, она вела мою беременность и оперировала. Я вкладывалась в это полностью, ведь с беременностью я наконец нашла причину – почему я выжила в аварии, что я должна делать, почему так произошло – я должна родить этого ребенка. На тот момент я искренне считала, что выжила именно для этого, и это одно из самого главного, что я еще должна была сделать, но не успела. Я назвала дочку Богданой, ведь она действительно Богом данная.
- Википедия пишет, что вы в процессе развода?
- Мы уже расстались, в этом месяце получила наконец решение суда, после 7 отказов. И это был очень тяжелый год, а о тех полгода, которые мы прожили вместе, к сожалению, нечего хорошего сказать.
Наверное, мой бывший муж – слишком слабый и равнодушен и не выдержал всех обстоятельств, хоть ко многим был причастен сам. Ему просто не нужна была семья, и он удовлетворял лишь свои определенные интересы, хотя старательно делал вид совсем другой.
Но для меня время замужества стало годом психологического давления. Я поняла, что для безопасности собственной и моей дочери развод – это лучшее решение. Тем более, он не занимался ребенком – ни сразу после родов, ни в течение этого года, и слово «отец» к нему отнести возможно только в качестве засвидетельствования в документах.
Хотя развод начался через 10 дней после родов, с ребенком была одна встреча, когда ей был месяц (обсуждались определенные юридические вопросы) – и все.
А сейчас Богдане – год и 3 месяца. У нее нет «отца» и она не знает его. И зная его настоящую душу, уверена, что для нее это только к лучшему. С учетом различных обстоятельств, за этот год я пережила и угрозы, и клевету, и очень много неприятных вещей. У него был год возможностей, чтобы до завершения процесса проявить хоть какое-то родительское попечение, но его не было. Поэтому вынуждена идти на полный разрыв и даже лишение родительских прав – это следующие суды, которые мне нужно будет пережить. Для Богданы это будет безопаснее всего – не зависеть от человека, которому ты безразличен. Если она захочет иметь хоть какой-то контакт или общение со временем, это будет ее право как самостоятельного человека.
А сейчас, я не хотела бы, чтобы он присутствовал в моей жизни, и тем более – не навредил равнодушием и безответственностью моему ребенку. Я и моя семья вполне справляемся с ее воспитанием и обеспечением, даже при его отсутствии.
- Очень много наших женщин сейчас проходит через насилие...
- Я знаю, это уже стандартная тема. И надо понимать, брак – это сложная вещь, которая должна быть желанной. Теперь я убеждена, что насилие терпеть нельзя.
- Яна, мне кажется, вы еще выйдете замуж...
- Увидим, я не знаю, не думаю, что у меня еще столько лет жизни. Инвалиды-колясочники вообще не живут долго, в основном с годами умирают от различных последствий после травмы. Ведь, к сожалению, это не просто - сидеть в коляске и не ходить, все намного труднее.
- Сначала вы говорили, что спинальники после таких травм не выживают, потом говорили, что не рожают и теперь говорите, что долго не живут. Учитывая, что ваши прогнозы относительно самой себя сбываются ровно в противоположном направлении, значит, будете жить долго и счастливо.
- Грубо говоря, да, – она улыбается. – Я сама над этим смеюсь, но надо быть реалистом – понимать, что все может быть, надеяться на лучшее, но готовиться к худшему.
Конечно, я стараюсь думать о будущем. Кроме батальона и моей основной деятельности, я учусь в медуниверситете, это же не на один год, это на шесть лет, потом один год дополнительная специальность, потом три года интернатуры, я должна хотя бы эти годы прожить, чтобы выучиться и начать помогать другим уже в качестве специалиста. Кстати, я, уже став студенткой, читала в нескольких медицинских университетах и колледжах лекции по парамедицине.
Я работаю по батальону, а на обучение три раза в неделю приезжаю в Днипро (наша база – рядом на границе Днепропетровской и Донецкой областей). Работа по раненым не прекращается, она круглосуточная и продолжается уже четвертый год. Я даже когда была в Израиле после травмы, то все равно была круглосуточно на связи, за исключением нескольких часов, когда меня оперировали – и все.
- Как вы чувствуете себя на учебе? Как там передвигаться на коляске?
- С одной стороны, здание нашего вуза не рассчитано на людей с инвалидностью. Все приспособлено только для здоровых людей – это правило, выработанное во времена СССР.
Ведь – почему раньше никто особо не видел людей на колясках, ампутантов? Потому что они были вынуждены сидеть дома в квартире на 4 этаже без лифта, без работы, учебы, общения и остального, необходимого каждому человеку. То есть, нет ни одного студента на инвалидной коляске в Медицинской академии или в медицинском колледже.
Но врачи не всегда должны работать руками или физически. Они должны работать прежде всего головой. Кроме того, можно и нужно заниматься реабилитацией бойцов, потому что понять раненого бойца может тот человек, который сам пережил подобное. Принцип: равный – равному. Я сейчас периодически посещаю особо тяжелых бойцов – после ампутаций, даже тех, кто на грани самоубийства – я работаю с ними, встречаюсь в больницах, ведь мы можем друг друга понять.
Так вот, о вузе. Там мне пошли навстречу, поступала по экзаменам, хотя они и были сложные. Все-таки 3 года на войне сыграли свою роль, много знаний забыто. Преподаватели относятся по-разному, кто-то пытается помочь, давая дополнительно знания именно в моем направлении, кто-то за глаза говорит – зачем оно ей, как она будет работать – в целом, как и везде в социуме.
Но наибольший негатив случается от незнакомых людей. Иногда в Фейсбуке раздаются вопросы: мол, почему именно для тебя нашлись деньги, а на других – нет? Ну что им ответить: лечение было дорогое, а оплатил его – большую часть – мой друг, и человек сам имеет право определить, куда тратить свои деньги – на новое авто или на чье-то лечение. Тем более, надо понимать, что помощи от государства я не получала и не получаю, хотя обещаний было много.
Но до момента выполнения – это только слова. Вообще, эта война очень изменит нашу реальность: всем надо привыкать, что в обществе будут ампутанты, колясочники – к этому надо готовиться и относиться правильно. Даже обычным гражданским людям необходимо научиться правильно реагировать на нас, даже просто на улицах, а точнее – реагировать как на всех остальных, без исключений. Не относиться с жалостью или еще с чем-то таким, ведь мы не хуже, мы другие.
- Нужны капелланы на войне?
- Да. И верующим, и неверующим. Порой нужен, чтобы стать надеждой для тех, кто на грани отчаяния.
- Бывают моменты счастья?
- После травмы и всего, что произошло, у меня осталась где-то одна десятая способности испытывать какие-либо эмоции. Тем более, что все время болит спина. Опиаты я принимать не хочу, хотя они и прописаны на несколько лет. Обезболивающие почти не действовали сразу, еще в больницах. Эта боль никогда не прекращается у всех спинальников, с ней нужно жить, и с ней уже и умираешь... С этим надо просто смириться, принять как то, что нельзя изменить.
Но когда я оглядываюсь на свою жизнь, когда вижу лица ребят, которых спас батальон, понимаю, что я бы все повторила снова.
Лана Самохвалова